«Мы очень боимся героизма. У нас дисциплина» Как устроена работа психологов МЧС, которые помогают родственникам погибших в авиакатастрофе : Новости.0-1.ru
 О сайте Контакты Аренда на 0-1.ru 
  Все о пожарной безопасности
 0-1.ru   СПРАВОЧНИК  ОБСУЖДЕНИЯ  СТАТЬИ  ЗАКОНЫ  МАГАЗИН  ЦЕНЫ  ПОИСК
Важнейшие события Выставки Реклама на 0-1.ru Контакты


Специальное предложение Боевая Одежда Пожарного (БОП) нового образца
Специальное предложениеПодробнее

Реклама:

здесь могла быть ваша реклама Огнетушители с ДОСТАВКОЙ!!

О нас


Полезное:


Давайте обсудим:

Активные темы обсуждений:
Холодильник на складе
[19.3 12:57] 23/411

Один Сириус на несколько зданий
[19.3 12:7] 27/567

Прокладка ОКЛ по подвесному потолку из ГКЛ
[19.3 11:25] 11/277

Количество открывающихся окон на лоджии, являющейся аварийным выходом
[19.3 8:7] 2/129

ЕСВ 2024
[19.3 7:53] 36/4838


Новые темы обсуждений:
СОУЭ в храме
[19.3 12:18] 2/64

Методика определения Пф по признаку R для каменных конструкций (кирпичная стена)
[19.3 12:18] 2/48
Подробнее

Новости и События

«Мы очень боимся героизма. У нас дисциплина» Как устроена работа психологов МЧС, которые помогают родственникам погибших в авиакатастрофе
14.02.2018 — С чего у психологов отдела экстренного реагирования начинается работа, когда становится известно о катастрофе?

— С оповещения оперативным дежурным Национального центра управления в кризисных ситуациях МЧС России — нам звонят и говорят, что произошла, например, авиакатастрофа. Дальше начинается сбор информации. В первые минуты ее всегда мало. Но для того, чтобы правильно выбрать специалистов, которые поедут работать, нужно собрать всю информацию: количество погибших, количество пострадавших — просчитать, сколько может продлиться наша работа. Авиакатастрофа — это завершенная ситуация; как правило, работа экстренных психологов заканчивается через четыре-пять дней. А вот если это авария на шахте, и люди остаются под землей, считаются пропавшими без вести — такая ситуация может затянуться на довольно длительное время. Нам нужно рассчитывать и количество выезжающих специалистов, и их ресурсы.

— Что значит правильно собрать группу? Каждый психолог в группе имеет свою специализацию?

— Нет. Все наши специалисты универсальные. Есть более опытные сотрудники, есть те, кто пришел к нам недавно и может работать только под началом более опытного коллеги. Главное, чтобы в группе было достаточное количество сотрудников. Ведь если случилась авария на шахте, и мы летим, например, в Воркутинский район спецбортом МЧС, то отправить туда людей дополнительно, чтобы усилить или сменить группу, будет уже невозможно.

— Сколько у сотрудников отдела экстренного реагирования времени на сборы?

— У нас есть нормативы: летом — это полтора часа, зимой — три часа. Через этот промежуток времени наша группа должна приехать в аэропорт Раменское и быть готовой к вылету.

— На этот случай у каждого из вас готов специальный чемодан?

— На работе у каждого из нас хранится одежда, форма и рюкзак со всеми необходимыми личными вещами. Поступает команда, что психологи должны лететь, мы собираем группу, утверждаем ее, подаем эти списки в Национальный центр управления в кризисных ситуациях [МЧС], надеваем форму, берем рюкзаки, садимся в служебную машину и едем в аэропорт. Если звонок о катастрофе поступает ночью, норматив немного увеличивается, но и это зависит от многих факторов. Бывают срочные ситуации, когда все летят, сломя голову.

— Это, конечно, часть вашей работы, но каково это — жить с постоянным ожиданием, что тебе позвонят и скажут срочно лететь на место катастрофы?

— Когда молодые специалисты устраиваются к нам на работу, мы их сразу предупреждаем, что их жизнь полностью изменится. Я обычно так говорила: если вы планируете себе что-то на выходные, планируйте c оговоркой «если ничего не случится».

Конечно, мы составляли дежурные группы. И если сотрудник знал, что в эти выходные он в дежурной группе, то не покидал пределы Москвы — в крайнем случае Московской области. Время его прибытия в Центр должно быть не более 40 минут. Остальные чувствовали себя более свободно.

Как руководитель я всегда была на связи. Мне в любой момент могли позвонить из центра управления в кризисных ситуациях — и неважно, выезжаем мы куда-то или нет. У нас ведь есть психологи по всей стране, от Дальнего Востока до Калининграда. Мы должны курировать их работу на месте. В общем, несколько лет я жила с телефоном, привязанным к уху, я ходила с ним везде, даже в туалет. Был, конечно, какой-то период, когда это давалось нелегко, но потом это стало частью моей жизни.


Ольга Макарова
из личного архива О. Макаровой
— В невроз у вас это все не превратилось?

—У меня нет. Но были люди, которых такая жизнь не устроила, и они просто ушли.

— То есть специального способа привыкнуть к этому нет?

— Только внутренняя мотивация. Если ты хочешь этим заниматься, то найдешь в себе силы справиться. Если у тебя меняются жизненные или профессиональные приоритеты, снижается мотивация, уговорить себя вряд ли возможно.

— Вы сказали, что ваши психологи работают по всей России, тогда зачем, сломя голову, лететь на место катастрофы, местные специалисты не могут вас там подстраховать?

— Все зависит от масштабов случившегося. У нас действительно есть филиалы в крупных городах: в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Красноярске, Екатеринбурге, Хабаровске, Пятигорске. Есть психологи на местах — в пожарно-спасательных частях, например. Если масштаб произошедшего большой, на месте много погибших, пострадавших, тех, кто лишился жилья, есть раненые, то [в первые часы] мы можем привлечь сотрудников филиала, которым ближе туда ехать.

Затем вылетает наша группа из Москвы, берет на себя руководство и координацию всей группировки психологов. Под начало психологической службы МЧС России попадают психологи и других ведомств — Минздрава, Минобрнауки. Так что часто у нас бывает сборная, межведомственная команда.

— Сколько сотрудников нужно, чтобы вылететь, например, к родственникам погибших в авиакатастрофе?

— По всей стране у нас работало около 900 психологов. В Москве около 50. Если случалась катастрофа, вроде той, что произошла с самолетом Ан-148, то по такой ситуации могло работать в среднем от 15 до 30 человек.

Мы считаем примерно так: 70 погибших, семья каждого погибшего в среднем состоит из двух-трех человек, в южных регионах — пяти-шести человек. Мы стараемся сопровождать семьи от начала до конца. Пришли люди, их встретил психолог и начал помогать им — с оформлением документов, с любой информацией: где находятся следователи, куда им идти, что с ними будет дальше, какие протоколы нужно заполнить, во сколько будет опознание.

— То есть вы общаетесь с людьми не только в режиме «психолог — пациент»; вы еще и помощники, и организаторы?

— Конечно. Когда человек теряет близкого, у него появляются жизненно важные задачи. Ему нужно опознать тело, заполнить документы, забрать тело и его похоронить. В это время нам нужно обеспечить заботу о человеке. Его нужно вовремя покормить — он ведь об этом вообще не думает. Его нужно разместить в гостинице, нужно следить за его физическим состоянием — ведь в этих ситуациях обостряются многие заболевания. Все это делает психолог.

Невозможно посадить человека где-нибудь в тихом месте и сказать: «Я Оля, психолог, сейчас я вам буду оказывать психологическую помощь». Ему этого не надо. Невозможно оказать психологическую помощь, не решая для человека насущных его вопросов.

Мы понимаем, на какой стадии горя находится наш подопечный, что с ним сейчас происходит. Что до момента опознания, скорее всего, он еще не верит в то, что его близкий погиб — для него это пока только слова. Надежда, что человек выжил — она до самого последнего момента. Когда мы приходим на опознание, и он видит тело своего родственника, наступает другой этап — выплеск эмоций, осознание того, что это действительно произошло. В этот момент все люди реагируют по-разному: кто-то впадает в истерику, кто-то в агрессию. Мы с этими состояниями работаем.

А дальше нам важно хотя бы немножко человека собрать, найти для него какие-то внутренние ресурсы, ради чего он вообще будет жить — не скажу, что всю оставшуюся жизнь, но хотя бы сегодняшний день и завтрашний. Важно дать человеку какую-то опору, хотя бы на ближайшее время, найти в нем внутренние ресурсы, благодаря которым он с этой трагедией справится. Очень высок суицидальный риск в таких острых состояниях, и мы всегда это помним, отслеживаем это и работаем с этим.

— Чтобы понять это, нужно ведь разговаривать с человеком.

— Мы постоянно находимся в диалоге. Как правило, наши специалисты через очень короткое время знают уже всю историю семьи, кто кому кем приходится, у кого какие в семье отношения, какие там сложности.

Психолог становится на какое-то время частью семьи, он знает, кто приехал [на место событий], кто не приехал, кого надо от чего оградить или наоборот, дать возможность попрощаться в морге. Он может убедить, например, чтобы пожилую маму все-таки пустили на опознание: семье может казаться, что она не выдержит, а для мамы это жизненно необходимо — увидеть своего ребенка именно сейчас.

— На каждого психолога приходится по несколько семей?

— Очень редко количество психологов точно совпадает с количеством семей — это было бы слишком здорово. Если семей очень много, мы стараемся составлять график, не приглашать всех людей одновременно, чтобы они не тратили силы на ожидание, а составлять расписание, согласовывать его со следователями, у которых на оформление всех протоколов и бумажек может уходить до трех часов. Нужно, чтобы люди и просто могли отдохнуть в гостинице.

— Чтобы запомнить все имена и семейные истории, вы делали какие-то записи, вели карточки?

— Каждый специалист по-разному. Кому-то удобнее делать записи. У меня в голове все укладывалось, я всех запоминала и знала.

— Какой способ общения с пострадавшими вы выбирали? Что им говорили?

— У меня раньше постоянно спрашивали: «Как вы их утешаете?» Так вот, мы не утешаем. Люди часто произносят в таких ситуациях банальности и расхожие фразы: «Все пройдет», «Бог забирает лучших», «Время лечит». Это самое бесполезное, что можно сказать горюющему человеку. Он нуждается в том, чтобы с ним рядом были, чтобы подержали за руку, вспоминали с ним о погибшем, спрашивали простые вещи, вспоминали приятные моменты, очень аккуратно пробовали говорить о будущем.

Психологи выполняют много практических вещей, поддерживают человека делом. При этом мы не боимся говорить с человеком о том, что ему больно, о том, что он страдает, проговаривать с ним те чувства, которые он сейчас испытывает. Самое главное, не оказаться один на один с этими страшными чувствами. Человеку нужно знать, что его понимают, говорят: «Тебе сейчас больно, тебе сейчас страшно, ты сейчас одинок, ты напуган». В этот момент происходит контакт, и это само по себе является ценностью и формой поддержки.

— Есть ли специфика в работе с родственниками погибших при разных обстоятельствах — авиакатастрофы, теракты?

— После землетрясения люди боятся заходить в свои дома, у них есть субъективное ощущение дрожащей земли под ногами, они боятся спать на кроватях, потому что им кажется, что она качается.

Но когда психолог работает с состояниями, с чувствами, с переживаниями, проработкой стадий горя, с переходом от отрицания к осознанию, агрессии, поиску виноватых — это не меняется в зависимости от вида катастрофы, в которой они потеряли близких.

Есть законы, по которым человеческая психика справляется со стрессом, горем и экстремальными ситуациями, они одни и те же, независимо от внешних факторов.

— Как проходит процедура опознания?

— На опознание к каждому погибшему приходит в среднем два-три человека, иногда больше. Сначала мы вместе с родственниками решаем, кто из них пойдет на опознание. Потом мы составляем карты признаков — это наше совместное ноу-хау с судебно-медицинскими экспертами. То есть опрашиваем родственников, собираем особые приметы погибшего: цвет волос, рост, родинки, шрамы, операции, стоматологические формулы. С этой картой признаков мы идем к экспертам, которые работают с телами погибших. Подбираем наиболее подходящие под описание. Родственникам показывают только то тело или тела, которые максимально совпадают с описанным.

Им не нужно смотреть все тела подряд, это сокращает время опознания, и минимизирует травму — ведь чем больше тел они посмотрели, тем травматичнее для них становится эта процедура.

— Самый тяжелый момент в вашей работе с родственниками погибших — это опознание?

— Я бы не стала его так определять. Это просто часть нашей работы, мы работаем с состоянием человека, с его эмоциями, помогаем ему переходить от одной стадии горя к другой. Эмоции бывают очень бурные, реакции бывают очень страшные. Иногда люди падают на землю, рвут на себе волосы. Мать кричит на погибшую дочь: «Что ты разлеглась здесь? Вставай! Иди домой! Хватит притворяться!» Или человек просит санитаров: «У него ручки холодные. Давайте его накроем одеялом, он же здесь замерзнет».

Самый сложный этап в работе психолога — подготовительный. Мы должны все организовать, просчитать, предвидеть все сложности. Родственников нужно встретить, сопроводить, расселить и постоянно информировать. Информирование — задача колоссальной важности. Дефицит информации порождает слухи и домыслы, изматывает людей физически и психологически. Наша задача сделать так, чтобы слухи не могли возникнуть — предотвратить их появление.

Также мы стараемся согласовывать работу всех служб, которые присутствуют на месте: прокуратура, эксперты, страховые компании, администрация — все должно работать как часы.


Опознание погибших в результате крушения теплохода «Булгария» в Татарстане, 11 июля 2011 года
Рамиль Гали / Коммерсантъ
— Как вы готовите родственников к опознанию?

— Мы рассказываем, в каком состоянии находятся тела. Если тела сильно обгорели, или они повреждены, деформированы, мы об этом предупреждаем. Люди должны быть готовы к тому, что они увидят.

Мы пошагово рассказываем, как это будет: «Мы войдем, там будет стоять стол, будет присутствовать сотрудник прокуратуры, следователь, который будет вести протокол, будет судмедэксперт. Если вы захотите что-то посмотреть на руке или перевернуть тело, вы должны попросить, и вам поможет санитар и судмедэксперт. Я буду с вами».

Некоторые спрашивают меня: «А вот вдруг я ее увижу, и буду помнить ее всю оставшуюся жизнь не той красивой, веселой и улыбающейся, а буду вспоминать обезображенное, обгоревшее лицо?» Мы прорабатываем и такие страхи.

Проработать это очень важно. Люди, которые сначала отказывались и боялись идти, но потом все-таки пошли на опознание, говорят нам: «Если бы я этого не сделал, я бы винил себя и корил всю оставшуюся жизнь. Вы были правы, для меня она осталась красивая и веселая, и я всегда буду помнить ее такой».

— Даете ли вы родственникам какие-нибудь препараты?

— Психологи не дают никаких медикаментов. Никогда. Если у нас есть подозрение, что человек плохо себя чувствует, или он сам говорит об этом, то мы обязательно отводим его к медицинским работникам.

— А каково самим психологам присутствовать на опознаниях?

— Мы сами долго думали, почему на нас опознания как таковые не оказывают негативного воздействия. Думаю, дело в том, что для нас акцент смещен на живого человека, на его семью, на самочувствие, взаимоотношения и реакции. Я слежу за физическим и психическим состоянием членов семьи. При необходимости оказываю помощь. То есть прихожу на опознание не чтобы рассмотреть тело, лежащее на каталке — у меня другие задачи. Поэтому для нас опознание — один из рабочих моментов.

— Если речь идет об авиакатастрофе, сколько дней вы обычно проводили в городе, где живут родственники погибших?

— Как правило, четыре-пять дней. Все авиакатастрофы разные. Зависит от того, все ли тела были найдены. После авиакатастрофы в Сочи в 2006 году — когда самолет утонул, и часть погибших остались под водой — было принято решение, что семьи, чьих близких не смогли найти, поплывут на паромах к месту крушения возлагать цветы. Это было символическое прощание. После авиакатастрофы под Донецком, когда разбился самолет Анапа-Питер, тоже были не найденные и не опознанные, и там тоже мы организовали процедуру прощания.

Когда разбился самолет в Перми, было принято решение не проводить опознание, а делать только генетическую экспертизу. И для родственников организовали официальную процедуру прощания — с батюшками, с возложением цветов. Это символическая вещь, позволяющая людям как-то завершить для себя эту ситуацию.

— Это психологи предложили устраивать такие процедуры прощания?

— Да, это было наше предложение. Просто посадить людей на самолет и отправить по домам — неправильно, нужно дать им возможность возложить цветы, поплакать и попрощаться. Хоть как-то эту ситуацию дать принять, завершить. Когда ты не видел тела погибшего близкого, он для тебя остается живым.

— Что происходит с пострадавшими после того, как вы оставляете их и возвращаетесь в Москву?

— В последние годы мы развиваем систему передачи пострадавших психологам на местах, которые продолжают с ними работу — с теми из них, кому это нужно. Нужно это не всем. Большинство людей имеет внутренние ресурсы для того, чтобы справиться с горем. Есть нормальное горе, люди его проходят, благодаря своим семьям, поддержке близких — и не нуждаются в дополнительной психологической помощи.

Но есть небольшой процент людей, которые нуждаются. Таким мы даем контакты специалистов в их городе. Стараемся развивать эту систему, она у нас называется «второй этап помощи». Чтобы не произошло так, что мы закончили работу, всех бросили и улетели; чтобы была преемственность от первого этапа быстрого и экстренного ко второму — пролонгированному.

— Есть ли какие-то реабилитирующие процедуры для психологов, вернувшихся с места катастрофы?

— Все нашли какие-то свои способы. Кому-то надо побыть с семьей, кто-то может поехать за город, побыть на природе. Каждый находит свой способ реабилитации и восстановления сил. Очень редко нужна помощь профессионального специалиста.

Вообще каждый наш специалист несет ответственность за свое профессиональное здоровье. Если ты чувствуешь, что с тобой что-то не так, какая-то из систем защиты у тебя пробита, тебе нужна помощь профессионала, то ты обращаешься к специалисту и решаешь с ним эту задачу. Для меня любимая реабилитация — это побыть дома, с детьми. И еще очень спорт мне очень помогал.

— Сколько раз вы работали с последствиями авиакатастроф, терактов или природных бедствий?

— Более полусотни. Выделять какую-то одну ситуацию я бы не хотела. Даже авиакатастрофы все очень разные, и работа на них очень отличается. Несколько раз я работала за рубежом: на землетрясении в Китае в 2008 году, в Индонезии в 2009-м.

— Как проходила ваша работа с иностранцами? Чтобы оказывать психологическую помощь на иностранном языке, людям с другим культурным бэкграундом нужно получить дополнительные навыки?

— Мы находились там в составе большой группы спасателей и медиков, которые оказывали медицинскую помощь пострадавшим. Летали туда, в том числе, и для сопровождения наших сотрудников. В тяжелых длительных командировках им нелегко, и тоже бывает нужна психологическая помощь. Накапливается усталость, могут возникать конфликты, раздражение.

Китайцы, индонезийцы, с которыми я работала, очень отличаются от нас по менталитету, но если приходят родители и говорят о том, что у ребенка есть какие-то проблемы, связанные с последствиями землетрясения, то мы как специалисты можем их проконсультировать, дать рекомендации. Все мы люди, и все мы переживаем стрессовые и постстрессовые состояния одинаково.

Конечно, я не буду заниматься глубинной психотерапией с человеком другой ментальности и на другом языке. Но какие-то моменты, связанные именно с произошедшим, со стрессом, который они пережили, я вполне могу им объяснить: какова будет динамика их состояния, что для этого состояния норма, а что уже не норма, в какие сроки состояние должно улучшиться.

— А в чем заключалась ваша работа в Москве, когда не было выездов?

— У нас многозадачная служба. В ней есть отдел диагностики, отдел реабилитации — они работают с личным составом, над развитием службы. Мы занимались совершенствованием нашей службы экстренной психологической помощи. Обучали молодых сотрудников в регионах, занимались созданием «второго этапа» — той самой передачей пострадавших от сотрудников МЧС местным специалистам.

— Насколько престижной среди психологов считается работа в вашей службе?

— Очень престижной. Среди сотрудников нашего центра всегда считалось престижным работать в отделе экстренного реагирования. Когда мы вывешивали вакансии, к нам на собеседование приходило по 200 человек.

— У вас высокие зарплаты?

— Это никак не связано с зарплатой, они у нас очень средние, мягко говоря. Я думаю, что существует романтический миф о работе сотрудника отдела экстренного реагирования. Но это именно миф.

Когда человек приходит к нам на собеседование, мы этот миф развеиваем, рассказываем, что помимо романтики есть много бумажной работы, а еще есть очень большая ответственность.

Но миф живет, особенно среди молодых людей. Им хочется подвигов и героизма, а мы очень боимся героизма — у нас прежде всего дисциплина. У нас есть шутка: если вы совершили подвиг, то, значит, вы нарушили технику безопасности.


Психологи МЧС в аэропорту Ростова-на Дону с родственниками погибших пассажиров самолета Boeing 737 авиакомпании Flydubai, 19 марта 2016 года
Василий Дерюгин / Коммерсантъ
— Существует ли какой-то внутренний кодекс у сотрудников отдела экстренного реагирования?

— Несмотря на то, что мы не военная организация, у нас очень четкая субординация: слово старшего группы — это закон. Ситуации бывают очень опасные, и очень важно, чтобы в процессе работы подчиненные твои указания выполняли, не задавая тебе вопросов. Потому что ты как руководитель несешь за них ответственность, знаешь чуть больше. Я обычно говорила, что мы можем обсудить мои распоряжения, вернувшись домой, в мирной обстановке — права я была или нет, но на месте [ЧП] все должны выполнять распоряжение старшего группы безоговорочно.

С пострадавшими мы стараемся не заводить никаких личных отношений, стараемся не давать личных номеров телефонов. Наше общение заканчивается в тот момент, когда мы заканчиваем работу.

— Как-то совершенствовалась ваша работа за десять лет, что вы провели в отделе экстренного реагирования?

— Отработали гораздо более четкие и гуманные для людей алгоритмы, поделили зоны ответственности. Бумажная волокита сократилась в разы…

После крушения самолета Анапа-Питер под Донецком все тела привезли в Донецк в очень маленький морг, разложили на внутреннем дворе на улице. Опознание было решено проводить поздней ночью, под лампами, которые работали от генераторов. Тела тогда даже не разделили на женские и мужские, они были сильно деформированы. Это было лето, было жарко, стоял запах. Потерянные люди бродили между черных мешков в ночи под лампой генератора, заглядывали в каждый мешок, пытаясь найти своих близких. Тогда было очень много ошибочных опознаний, переопознаний, пересоставлений протоколов. Сейчас система стала другой.

— Как вам удавалось сохранять баланс и не потерять с одной стороны, чувствительность и сострадание к чужому горю, с другой — выстроить барьеры от ужаса осознания происходящего?

— Главным во всем этом процессе для нас является человек, пострадавший, которому требуется наша помощь. С этим принципом мы и живем. Мы делаем все для того, чтобы облегчить дни и часы, которые он вынужден пребывать рядом с нами.

Положительная динамика состояния пострадавшего — для нас своего рода отдача. Бывает, что нас благодарят, несмотря на пережитое, находят в себе внутренние силы сказать: «Спасибо за вашу работу». Для нас это маркер, обратная связь. Это говорит о том, что человек вышел из опасного для себя состояния, что он вдруг открыл глаза и увидел, что вокруг есть люди, которым тоже тяжело, которые работают, и сказал им «спасибо». Это значит, что он хоть немного, но вернулся к жизниhttps://meduza.io/feature/2018/02/14/my-ochen-boimsya-geroizma-u-nas-distsiplina
подробнее


13.02.2018

В США пожарный погиб из-за обрушения горевшего дома

14.02.2018

Канадский пожарный, пропавший в штате Нью-Йорк, нашелся в Калифорнии
Почему рост финансирования переданных Якутии лесных полномочий не поможет сберечь леса региона от огня
МЧС ждет новых сотрудников
Сахалинскую программу по ЧС "подтянули" на 613 миллионов до текущего бюджета
Спасатели Мордовии провели учения на объекте FIFA-2018
В Японии жертвами снегопада стали 15 человек
Ученые обучили дронов не сталкиваться с препятствиями в воздухе
Сотрудники ПХС Архангельского филиала ФГАУ "Оборонлес" Минобороны России обеспечены обмундированием
Одному из недостроев Приморья может потребоваться статусный свидетель




Порошковые и углекислотные огнетушители для офисов, автомобилей с доставкой по Москве и области. Предлагаем:
Порошковые и углекислотные огнетушители для офисов, автомобилей с доставкой по Москве и области.Подробнее
Архив новостей:
ПнВтСрЧтПтСбВс
1234
567891011
12131415161718
19202122232425
262728

Пожарная песня:


Реклама:

Рейтинг@Mail.ru
Ramblers Top100Ramblers Top100

Кстати:


 Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, пользовательских данных (сведения о местоположении; тип устройства; ip-адрес) в целях функционирования сайта, проведения ретаргетинга и проведения статистических исследований и обзоров. Если вы не хотите использовать файлы cookie, измените настройки браузера. Политика обработки персональных данных